Ненавижу темноту.

Я на несколько астросекунд ошибся.
Обе его руки обвились вокруг меня и припечатали меня к его груди без предупреждения, он выгнулся, отталкиваясь от стены пещеры, и прокричал мое имя. Он корчился и конвульсивно дрожал подо мной, его пальцы отчаянно царапали тонкий лист металла, покрывавший то место, где раньше были крылья. Я начал смеяться над тем, как он цеплялся за меня, но голос застрял у меня в вокодере, когда я почувствовал что-то очень странное. Что-то выстрелило из его приоткрытой груди и прошло через кабину к моим собственным системам, и это заставило меня испустить придушенный и испуганный крик, потому что каждая схема внутри моего корпуса ожила, и пришла моя очередь задрожать. Как только это ощущение схлынуло, оно вернулось снова, и все, что я мог, – это затрястись напротив него и схватиться за его руку в поисках поддержки, пока ждал, когда это снова утихнет.
Его дрожь наконец перешла в легкий трепет, но он все еще придерживал меня, что было не так уж и плохо – я сомневался, что у меня хватило бы сил удержаться на его коленях без опоры. Я понятия не имел, что он со мной сделал, – я просто знал, что это оставило меня ослабшим, я не чувствовал собственного корпуса. Это было бы приятным, но непонимание произошедшего не давало мне покоя.
– Что... что это было? – мне наконец удалось задать этот вопрос, когда я убедится, что вокодер снова работает.
– Что это было? – лениво прошептал он. Его оптика светилась вполсилы и была подернута поволокой, он смотрел на противоположную стену, и еще... он поглаживал мою спину? Я вздрогнул, когда понял это, но он не отпустил меня. Я все еще мог чувствовать гудение его систем там, где я к нему прижимался – почему? Он только что перезагрузился намного сильнее, чем во все те разы, когда он стимулировал себя сам. Его системы должны были успокаиваться, если уже не полностью расслабиться, но я чувствовал равномерную вибрацию, как если бы он все еще был возбужден.
Минутку – это мои системы.
Я думал, что мне удалось сохранить центральный процессор на месте, но, очевидно, я ошибался и заметил это только теперь, мои собственные системы трепетали так же, как незадолго до этого – его; и его руки, скользящие вверх и вниз по моей спине, точно не улучшали ситуацию.
– Что бы ты ни сделал, – уточнил я в попытке отвлечься и дать сенсорам успокоиться, – твои странные действия во время перезагрузки меня поразили. Что это было? – вопросил я. Я посмотрел на его грудь в попытке разрешить загадку, но теперь она была закрыта и выглядела так, как будто никогда не открывалась, и я все просто придумал. Я наконец-то собрался с силами, оперся рукой на его ветровое стекло и оттолкнулся от него, приняв нормальную позу сидя. У меня все еще кружилась голова, но мне было очень неуютно думать о том, что он со мной сделал, и когда я сел, он наконец перестал меня поглаживать, хоть и не убрал рук со спины, чтобы поддержать меня.
Полная осмысленность вернулась в его оптику, когда он обработал мой вопрос, он с недоумением склонил голову набок, смущение и удивление явно звучали в его голосе, когда он спросил в ответ:
– Ты раньше никогда не чувствовал ничьей энергии искры?
Во имя Праймуса, почему он это спросил? Конечно же, нет – искра каждого должна охраняться и защищаться. Это источник нашей жизни, в конце концов, если у тебя есть искра, ты можешь быть полностью перестроен, но все равно останешься собой. Никого и никогда нельзя подпускать к ней близко или даже просто смотреть – разве что медиков, и даже их только тогда, когда жизнь пациента в опасности, и только извлечение камеры искры может помочь выжить. В любом другом случае это слишком опасно.
Я сказал ему все это, и он выглядел, за неимением более подходящего слова, шокированным.
– Получается, во время интерфейса десептиконы только прикасаются и все? – спросил он. Кажется, мне следовало разозлиться или хотя бы возмутиться невинностью, с которой он задал этот вопрос, но все, что я сделал, – это смущенно нахмурился.
– А как еще, по-твоему? – определенно, это был не лучший способ ответить. Внезапный, рокочущий грохот прокатился через его колени, на которых я все еще сидел, – от его корпуса к моему, и я не сразу понял, что он просто раскрутил подо мной мотор. Я хотел бы оскорбиться, но вибрация прошла вниз по ноге, и я оказался недостаточно быстр, чтобы подавить легкий ответный трепет. Конечно же, это просто погребло все мои старания успокоить трепещущие схемы, и мои сенсоры снова ожили в попытке получить еще больше. Я все равно пытался спрятать реакцию под своим лучшим взглядом "Я не впечатлен". Ну, на Рамджете-то это работало.
Он робко пошевелился и перезагрузил вокодер, чтобы убедиться в твердости голоса, прежде чем ответил:
– Энергия искры. Два автобота открывают свои камеры искры друг другу и обмениваются импульсами энергии искры.
В лучшем случае, я сомневался.
– Зачем это делать? – я пожалел, что спросил, еще до того, как последний слог покинул мой вокодер. Я задумался о своих чувствах во время его перезагрузки, и, если разобраться, это ощущение не было таким уж плохим. Оно не было и хорошим, но если то, что он сказал, правда, может быть, это было потому, что моя грудь в это время не была открыта. Тем не менее, мысль об обнажении камеры искры, особенно учитывая ужасное состояние моего корпуса, лишала меня присутствия духа, если не сказать – ужасала. Я не знаю, насколько прочна камера искры, но она должна быть легко уязвима, если она нуждается в такой весомой защите и должна быть так глубоко погружена в корпус бота. Сама искра еще более уязвима, я уверен, что он еще говорил и о том, чтобы посылать толчки энергии прямо кому-то в искру. Это совершенно точно слишком опасно.
Одна рука вернулась к легким поглаживаниям моей спины – вверх-вниз. Он, должно быть, догадался, куда меня завел дальнейший ход мыслей, потому что он избежал ответа на поставленный вопрос и вместо этого сказал низким, как будто бы утешающим, голосом:
– Это безопасно, – или мое выражение показывало больше, чем я хотел, или он уже стал экспертом в чтении моих выражений. – Камера искры намного прочнее, чем кажется, и энергия, которой обмениваются два бота – это энергия их искр – она поглощается искрой и рассеивается в корпусе. Это безопасно.
– Мне что-то не верится, – проворчал я.
Его рука задержалась на основании моей спины, и было видно, что он раздумывает, что он хочет сказать дальше – думая, да или нет, и взвешивая последствия. – Я могу тебе показать, – наконец решился он.
Долгое мгновение я хранил молчание. Мне пришлось признать, что это чрезвычайно интересно, но все равно – это звучало опасным, и любой десептикон со мной бы согласился. Ты не приближаешься ни к чьей камере искры ни по какой причине – за исключением того, чтобы убрать ее в медицинских целях, – это знает каждый десептикон. Мы не доверим друг другу прикрыть спину в схватке – так было десятки тысяч ворнов. Если бы не можем даже доверить спину, как, во имя Праймуса, могли бы мы довериться в чем-то подобном?
– Шлак, все в жизни нужно попробовать.
Его мотор снова раскрутился, и я почти пожалел, что сказал об этом. Он ожидал отказа, и я видел, как его удивило согласие. Я тоже был слегка удивлен, но, как я сказал, все нужно попробовать. Это все равно лучше, чем возвращаться к сводящей с процессора скуке, и мне было интересно.
– Открой грудной отсек, – это было что угодно, но не приказ. Нервозность снова вползала в мои системы, но я неохотно послушался. Я не такой трус, чтобы отступать сейчас просто потому, что я нервничал. Я не какая-нибудь ветреная фемка, которая боится всего нового.
По моему молчаливому приказу, кабина разделилась вертикально посередине, и скользнула в стороны – редко используемые тяги издали слабый протест. Открывая ее таким способом, вместо обычного откидывания вверх носового обтекателя, можно было забраться очень глубоко вовнутрь систем, все докучливые инструменты и косметические внутренности альт-формы тоже отодвинулись в сторону, прячась в специальных отсеках внутри рамы. На левом боку больше не было этого отсека, так что левая часть остановилась, выпирая с оторванной стороны , но я не обратил на это внимания – вместо этого я, по его подсказке, продолжил снимать остальную защиту.
С каждой секцией, которую я отодвигал, я все больше и больше нервничал, чувствуя себя обнаженным так, как не чувствовал этого с тех пор, как приобрел самую первую альт-форму. Тяжелые, бронированные секции и крепежи разделялись и двигались по моей команде. После четвертой я был полностью обнажен. Я не мог этого видеть, но я знал, что моя камера искры больше ничем не прикрыта, – я ощущал, как к ней прикасается затхлый воздух пещеры, и мне это не нравилось ни на микрон. Защитные секции судорожно сжались, и я раздумывал, не закрыть ли их снова и не забыть ли обо всем.
– Просто расслабься, – в его голосе было что-то большее, чем ворчание, когда он пытался меня успокоить, левая рука вернулась к поглаживанию моей спины, а правая прошлась вокруг корпуса и, спускаясь от плеча, провела по грани отведенной вбок кабины. Он оставил фары притушенными, и я увидел искаженное отражение своей груди в его стеклах. Это было удивительно – раньше я никогда не видел камеры искры; она, кажется, была прозрачной или, как минимум, просвечивающей, потому что я видел, как свет моей искры сияет в разбитом стекле на его груди. Я никогда не задумывался о том, какого цвета моя искра, и никогда не представлял, что она окажется золотой – не просто желтой, а именно золотой. Я почти хотел ее разглядеть в деталях, а не в искаженном и разбитом отражении. Почти.
Прайм продолжал водить пальцами правой руки вокруг полости, и каждое прикосновение посылало отчетливую дрожь в мой корпус. Он ждал, когда я расслаблюсь. Я хотел сказать, чтобы он поспешил поскорее закончить с этим, но я был уверен, что он чрезвычайно обидится на такие слова. Кроме того, это действительно обещало быть приятным, так почему бы этим не воспользоваться? По-видимому, мое беспокойство как-то проявилось, потому что вскоре его прикосновение проникло внутрь моей груди.
Я искренне ожидал боли. Я ждал, что отключусь, чтобы больше никогда не включиться. Но ничего подобного не произошло – вместо этого, я обнаружил, что мне интересно, не похожие ли ощущения давали эти провода в его тазовой секции. Он всего лишь легко провел пальцами по грани камеры искры, и одного этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы заставить весь мой корпус – все, что осталось от моего корпуса, – трепетать, и моя оптика отключилась сама собой. Если бы за моей спиной не было его левой руки – я бы, скорее всего, упал. Я попробовал злобно уставиться на него, когда услышал его смех, но оптика снова отключилась, и моя голова откинулась назад, когда его пальцы еще раз легонько прикоснулись к камере искры.
Каждый отдельный сенсор в том, что осталось от моего корпуса, пробудился, и каждая схема трепетала. Провода посылали толчки через мою раму, и я чувствовал, как тяги и крепежи, которые в норме поддерживали крылья, пытались вибрировать в ответ на остальные реакции корпуса. Это ничем не отличалось от обычной стимуляции, за исключением того, что он прикасался лишь к одной части, – но каждая пульсация, каждая вибрация и каждая сенсорная вспышка была втрое сильнее. У него ушло несколько секунд, чтобы сделать со мной то, что потребовало бы не менее получаса стимуляции, к которой я привык.
– Вот видишь? – протянул он, и по его голосу было до безумия очевидно, что он развлекается. – Это не опасно. – Я хотел его ударить, но рука меня не слушалась, пальцы подрагивали, прижатые к стеклу в его груди, и вместо этого я просто уставился на него, изо всех сил демонстрируя негодование. Он лишь снова засмеялся, и его рука скатилась по моей спине. Потом она сдвинулась, чтобы схватить мое бедро, колено, на которое я опирался, сдвинулось вверх, и до того, как я успел спросить, что он делает, он ухватил меня за бедро, крепко прижимая к себе, и снова раскрутил мотор.
Мне не стоило удивляться. Он наблюдал за мной почти месяц и видел, как мои пальцы забирались в сочленение между бедром и тазовой броней, так что он знал о том кабеле. Я просто не ожидал, что он использует это против меня.
С этой хваткой на бедре я был прижат к нему так тесно, что вибрации его мотора, работающего на повышенных оборотах, проникли прямо к чувствительному кабелю в ноге и заставили меня снова задрожать. Оставшийся воздухозаборник на груди тут же начал втягивать затхлый воздух пещеры, и вентилятор на плече отводил жар от корпуса так хорошо, как только это было возможно для единственного вентилятора. То, что осталось от второго вентилятора, тоже пыталось, но это было ни к чему – он едва функционировал. Я почувствовал, как отключился вокодер, – как всегда, когда я был возбужден, предотвращая любые слова о том, как это приятно. Единственные звуки в пещере издавали его мотор и мои жужжащие схемы.
– Так, – прошептал он, продолжая легко прикасаться к камере искры и наблюдая снизу за моим трепетом. – Из любопытства: как давно это было у тебя? Ты сказал, что победил меня, – он произнес это в точности тем же тоном, каким до этого я, и я знал, что он пытается отвлечь меня, чтобы продлить удовольствие, – так же, как и я. Мне правда, правда стоит выучить этот урок, насчет вытаскивания на свет таких вещей, которые могут обернуться против меня.
Готов поспорить, он знал, насколько сильнее это действовало на меня, чем на него. Чтобы ответить, мне пришлось отключить внимание от собственных возбужденных сенсоров и сосредоточиться на подтягивании кабелей на шее, чтобы вернуть вокодер на место . Без этого я не мог говорить, и требовалась серьезная концентрация, чтобы поддерживать его, так что для меня это был намного лучший способ отвлечься, чем для него.
-Примерно... ворн д-до того, как мы покинули Кибертрон, – наконец удалось проскрипеть мне, мои слова перемешивались со статикой, и вокодер настойчиво пытался отключиться на каждом слове. Да, я победил его – примерно на пятьдесят тысяч ворнов. К счастью, большую часть этого времени мы провели в стазисе, но это все равно считается, верно?
Я почти потребовал, чтобы он прекратил раскручивать свой шлаков мотор каждый раз, когда я говорил что-то, что его удивляло или возбуждало. Почти. Я бы потребовал, если бы это не было так приятно.
Он убрал от меня обе руки на несколько астросекунд – слишком долго, чтобы мне это могло понравиться, – а потом осторожно развернул меня спиной к себе. Это нарушило мою концентрацию, и вокодер снова отключился – до того, как я успел спросить, что он делает. Я слышал, как он сдвигается сзади, и почувствовал, как он слегка перемещается подо мной, а потом я обнаружил, что гляжу в потолок пещеры, он снова прислонил меня к своей груди, а сам он лежал на полу. Моя голова устроилась на его плече, и он обвил меня левой рукой, чтобы быть уверенным, что я не соскользну, его правая рука снова исследовала мой неповрежденный бок и бедро.
Это была слишком интимная поза для того, чтобы мне могло это понравиться, но его левая рука снова стала прикасаться к моей камере искры, и это перестало иметь значение. Моя рука обвилась вокруг него, и оптика снова отключилась, когда я почувствовал толчок, проходящий через мой разгоряченный корпус. Пальцы его левой руки слегка постучали по бедру – в точности над тем местом, где, как он знал, был спрятан кабель, и это заставило меня дрожать еще больше.
– И с кем ты был в последний раз? – спросил он, прямо в мои аудиодатчики, снова используя тот же тон, что и я. Но в отличие от меня, он не делал никаких догадок, которые подтверждали бы подозрение, что он слышал те сплетни. Скорее всего, он даже думать не хотел об этой отвратительной картине – я и Мегатрон.
Мне пришлось потратить некоторое время, чтобы снова заставить работать вокодер и ответить.
– В п-противоположность тому, что ты, конечно, слышал... был т-только один, – он заинтересованно хмыкнул в ответ, обращаясь весь во внимание. Я мог догадаться, о чем он думает – в конце концов, он был автоботом – и он был неправ. Любовь – слишком нелепая и непостоянная эмоция для десептикона, которому просто хочется развлечься. Мы были вместе от скуки и для удобства – ничего больше.
– Кто? – его пальцы барабанили по моему бедру и проходили над сочленением, легко избегая кабеля.
Было так трудно сосредоточиться на вокодере, когда он это делал, не убирая левую руку из моей груди, но мне удалось заставить себя выдохнуть.
– Ф-френзи! – это было и впрямь забавно. Эти сплетни затаскивали меня на платформу с каждым – однажды даже с Рэведж – но никто и никогда не пытался говорить обо мне и Френзи. Ни один из нас не понимал, почему – хоть это и не имело значения.
Я бросил взгляд на свой бок и заворчал, когда его рука в груди прекратила эти движения:
– Это не так уж и странно представить. Ты бы предпочел, чтобы я сказал "Мегатрон"? – он ответил негодующим фырканьем и успокоил меня, дав своим пальцам соскользнуть вниз, по камере искры, и зарываясь правой рукой в мое бедро, сжимая кабель между пальцев. Рука Френзи могла нырнуть туда целиком, чтобы погладить кабель вверх-вниз по длине, но это не значило, что пальцев Прайма было недостаточно, чтобы заставить меня зайтись в экстазе. Слабый стон замер в моем вокодере, когда я снова утратил над ним контроль, и меня скрутило.
Мой центральный процессор был так затуманен ощущениями, что некоторое время я почти ничего не слышал. Я почувствовал движение под своей спиной и ошеломленно понял, что он снова открывает камеру искры. Нервозность попробовала вернуться, но ей было не за что ухватиться – все о чем я мог думать, были его руки и то, что они со мной делали.
– Почему Френзи? – дружелюбно спросил он. Шлак бы его побрал – как ему удавалось быть таким спокойным? Я хотел прикоснуться сзади и снова схватить те его провода, но рука отказалась слушаться.
Я снова сосредоточился на вокодере и прорычал:
– Нам было скучно! – мой раздраженный тон показывал неуместность вопросов. Больше я ничего не собирался ему говорить, до тех пор, пока он не даст мне перегрузиться, и я довел это до его сведения, отдернув бедро от его руки. Он просто посмеялся, и левая его рука скользнула от моей камеры искры, чтобы обвиться вокруг моего корпуса, зафиксировав меня.
Потом он сделал это снова. Удар того, что он называл энергией искры, прокатился мне через спину, в мою собственную камеру искры. Сейчас это ощущалось совершенно по-другому, и я мог только догадываться, было ли это потому, что я уже был так близок к перезагрузке, или потому, что моя камера искры была открыта. И на этот раз это было действительно хорошо. Я чувствовал трепет своей искры в камере, энергия достигла ее и рассеялась повсюду в корпусе, заставляя гудеть и потрескивать схемы.
Я был на совершенно незнакомой почве и понятия не имел, чего ожидать. Я почувствовал, как что-то вырастает в груди, и заставил себя собраться с духом, чтобы бросить быстрый взгляд вниз. Золотой свет моей искры становился ярче, сияя в раскрытой полости. Я пытался смотреть на него дольше, но всего лишь через одну или две астросекунды он быстро угас, моя голова откинулась, и я снова выгнулся, отодвигаясь от него. Когда свет притух, я почувствовал волну потрескивающего жара, окатившего спину, когда моя искра послала ему ответный импульс. Это было даже приятнее, чем казалось возможным. Его рука обвила меня, и он закричал, содрогаясь подо мной короткое мгновение перед тем, как послать мне еще одну пульсацию, на этот раз жарче и сильнее, чем в первый.
Я потерял всякий контроль, если он у меня вообще был – и он, кажется, тоже. Наши искры действовали по собственной воле, получая и запуская импульсы в переменном ритме, который делал невозможным мысли ни о чем другом, кроме того, что каждая схема в моем корпусе, кажется, собирается поджариться – чувство, которое в норме заставило бы меня паниковать, но сейчас оно было великолепным. Я не мог издать ни звука, но он производил достаточно шума за двоих, выкрикивая что-то каждый раз, когда я посылал ему новую волну, и извиваясь подо мной. Поначалу это было довольно медленно, но чем больше мы приближались к перезагрузке, тем быстрее и сильнее становились пульсации. Я цеплялся рукой за все, до чего мог дотянуться, и в конце концов нашел его правое предплечье – а может быть, и левое; я не совсем понимал, что делаю в этот момент, я сжимал его до тех пор, пока не выгнулась броня, и мне пришла в голову мысль, что, может быть, сделать из этого привычку, в конечном счете, не такая уж и плохая идея. Последнее, что я помню – это то, как заблокировался корпус, потом оптика отключилась.
Следующее, что я помню, это то, как он снова откинулся на стену пещеры, и, за отсутствием более подходящего слова, убаюкивал меня на коленях, напротив своей массивной груди, придерживая меня за спину правой рукой и прикрывая левой мою ногу, так, чтобы поддерживать мой таз. Мне это нравилось ничуть не больше, чем та интимная поза, которую он использовал до того, но мои датчики равновесия все еще кружились, так что я даже не пытался двигаться, вместо этого тупо уставившись на трещины в его ветровом стекле, ожидая, пока оптика снова сфокусируется. Моя сенсорная сеть почти вернулась к норме, это подсказало мне проверить внутренний хронометр, и я с удивлением обнаружил, что прошла уже четверть цикла, тогда я и понял, что он отправил меня в оффлайн.
Он отправил меня в гребаный оффлайн.
Этого никогда не случалось раньше. Я бы лишился присутствия духа, если бы у меня хватило энергии, чтобы принять это в расчет. Но энергии хватало только на то, чтобы тупо приподнять палец и провести им вдоль одной из трещин на стекле напротив моего лица. Он посмотрел на меня сверху вниз, когда почувствовал это, и задумчиво спросил:
– Ну как, не так уж и плохо, а?
– Я тебя ненавижу.
Он просто посмеялся и снова откинулся на камни, слегка сдвигаясь, чтобы устроиться поудобнее.
– Почему Френзи? – спросил он, зная, что я сейчас измотанный и покорный собеседник.
Устало пожав плечами, я ответил:
– Нам было скучно, наше свободное время совпадало, и тогда это казалось хорошей идеей. Это то продолжалось, то прекращалось несколько тысяч ворнов, – хотя скорее, мы были друзьями, факт, который я не слишком хотел распространять. У визгливого, эгоистичного, самовлюбленного Старскрима был друг? Кошмар из кошмаров. Я не думаю, что он посмеялся бы надо мной из-за этого, но я не думаю и того, что это его хоть как-то касалось. – В основном, это было потому, что ему нравились мои колени.
Это вызвало еще одно заинтересованное хмыканье.